Читать книгу "Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова"

— Тогда отпусти ее, щенок дурной, — рычит ему в ухо Виннар. — Хватит измываться! Она уже мертва!

И это, наконец, помогает. Тихо и ровно, словно внутри него что-то сломалось, Кольстан повторяет за мной разрешение от клятвы, а потом Виннар отпускает его локти, и мальчишка падает на колени, держа руку фейри Леанон, пока я вытаскиваю нож — и снова вонзаю его в твердую, с трудом поддающуюся плоть.

Ничего не происходит — поначалу. Просто смотрит в серость каменного свода, в самую его высь, мертвая девочка с прозрачно-белым лицом, и нечего сказать, и сделать уже нечего…

— Вынеси ее, — с трудом говорю я, вспоминая, что нужно. — Вынеси во двор, положи на землю.

Кольстан пытается поднять тело, оскальзывается в луже крови: не фейри, человеческой, — едва не падает. Мотает головой, отказываясь от предложенной руки Виннара. Наконец, поднимает на руки и идет к выходу, путаясь в белом платье ланон ши, волочащемся по полу.

Виннар, хмыкнув, перекидывает через плечо так и не пришедшего в себя Рори. Я задерживаюсь возле Изоль. Девчонка сидит прямо на камне, обняв колени руками, уткнувшись в них лицом. Я трогаю худенькое плечико, говорю мягко, как могу:

— Идемте, госпожа. Вам не следует здесь оставаться.

— Самое место, — огрызается она дрожащим голосом. — Лучше бы…

Голос срывается, и я вздыхаю:

— Лучше бы что? Умереть и вам? Глупость, госпожа. Вы живы, многим здесь повезло куда меньше. Идемте. Он будет ненавидеть вас. А потом вспомнит, что любит.

— Он никогда ее не забудет, — помолчав, говорит Изоль, поднимаясь с пола и отряхивая платье.

— Не забудет, — соглашаюсь я. — Но женится, скорее всего, на вас. Если и дальше будете умницей.

— Вы… тоже не верите? Что я его люблю?

Вместо ответа я пожимаю плечами. Потом все-таки открываю рот, чтобы изречь совершенную ерунду, которая нужна ей сейчас:

— Главное, что он это знает. Дайте боли утихнуть, госпожа. Есть время для смерти — будет и для жизни.

Мы выходим из церкви, и Изоль преспокойно идет сама, осторожно обходя лужи крови, трупы с перерезанным горлом и просто бесчувственные тела, но на крыльце ей вдруг нужно опереться на мою руку. Хмыкнув, я почти выношу хитрую бестию во двор.

Кольстан стоит на коленях посреди двора, не замечая, кажется, ни дядюшки, ни Виннара с Рори, ни меня. Перед ним на земле тает тело ланон ши. Просто тает, как льдина на солнце, стремительно и жутко, пока, наконец, не впитывается в землю, оставляя влажное пятно. И только тогда Кольстан поднимает на меня невидящий взгляд. Шепчет:

— И это… все? Как же…

— Она фейри, — говорю я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ничего, вообще ничего. — Они уходят иначе, мессир. Вы ничего не могли сделать.

И все заканчивается. Нет, нас еще какое-то время пытаются задержать, но я ловлю взгляд Виннара, и северянину, похоже, хочется уехать не меньше, чем мне. Обещанные деньги выплачивает дядюшка, не пытаясь даже узнать, что случилось в церкви. Ну и правильно, пусть спросит Изоль — та уж точно не скажет лишнего, умная серая мышка. Один золотой Виннар возвращает обратно — на похороны своего парня, и нас заверяют, что, конечно, все будет в лучшем виде, пусть господа вольные клинки не беспокоятся…

Когда мы, наконец, уезжаем, уже вечер. У меня так и чешется между лопатками, словно кто-то уже прицелился из арбалета. Инквизиториум появится, самое позднее, через пару дней, а может объявиться и завтра, так что лучше бы нам убраться подальше, но Рори еще слишком плох, и мы останавливаемся на ночлег у ручья. Виннар внимательно оглядывает деревья неподалеку, хмыкает. Ну да, яблонь нет. Я бы тоже на его месте беспокоился.

— Как думаешь, куда они уходят? — спрашивает он меня позже, укутав Рори парой одеял и влив в парня изрядную порцию крепкого вина. — Альвы…

Я пожимаю плечами.

— Кто куда. Я знаю не про всех. Но вот ланон ши… Думаю, весной где-то в лесу вырастет еще одна яблоня. Так мне рассказывали.

— Угу, — говорит Виннар, и мы ложимся спать у костра, завалив Рори конскими попонами и накрывшись оставшимся одеялом на двоих, чтобы было теплее…

...Я ни о чем не жалею — вот главное, что понимаю, очнувшись. Это чувство пробуждается вместе со мной, даже, кажется, раньше, и заполняет меня так полно и глубоко, что места на страх совершенно не остается. Ни о чем не жалею и ничего не боюсь. Нет, умом, конечно, понимаю, что надо бояться. Представить не могу, что он теперь со мной сделает. И мне впервые за долгие годы совершенно и на диво все равно. Даже глаза открывать не хочется. Да и что я хорошего увижу? А пока что уютно и спокойно: подо мной все та же разобранная постель, пахнущая лавандой, и ворох меховых одеял нежит кожу мягким теплом.

Не поднимая приятно тяжелых век, прислушиваюсь. Огонь трещит в очаге, воздух пахнет вином со специями и настойкой кровохлебки. Зачем в спальне кровохлебка? Хорошо я его приложил, значит. Что ж, пора все-таки?

Надо мной до мельчайшей трещинки знакомый потолок, я еще несколько вдохов разглядываю его, потом с трудом поворачиваю голову набок. Шевелиться лень, тело переполняет тяжелая горячая истома, а рассудок пуст, как после многих часов наложения сложных чар: ни мыслей, ни чувств, ни желаний. И ни капли силы. Внутри меня, там, где всегда колышется темное тугое облако — только потянись и зачерпни — выжженная пустота, мертвая сушь.

— Как ты, мальчик? — спрашивает он, внимательно глядя из кресла у огня. Сидит спиной к очагу, но на столе горит хрустальная масляная лампа, и света достаточно, чтобы разглядеть некрасивый алый рубец на виске. Рубашка уже другая, волосы небрежно увязаны в привычный хвост, и если на них была кровь, она смыта, конечно.

— Замечательно, — безразлично отзываюсь я. — Давно так хорошо не было.

— Ну, хоть кому-то из нас хорошо, — неожиданно весело фыркает он. — Что значит молодость, я думал, куда дольше проваляешься. Шея не болит?

Отвечать мне тоже лень, да и вопрос... Почему она должна болеть? Осторожно поворачиваю голову назад, снова глядя в потолок, и только замечаю, что ощущение какое-то странное. Словно чего-то не хватает, обязательного и привычного. Ладонь сама тянется к горлу в привычном, годами затверженном жесте. Ошейник! Я щупаю бесстыдно голую кожу, не понимая, не в силах осознать, не веря… Его нет… Нет ошейника…

Рядом тихо хмыкает Керен, я дергаюсь, сбрасывая, наконец, оцепенение, рывком поворачиваюсь к нему.

— Зачем? — спрашиваю тихо и напряженно.

— Зачем — что? — так же весело интересуется он. — Зачем ты меня ударил? Тебе лучше знать.

Это какая-то новая загадка, из тех, на которые он великий мастер, но мне не до игр на сообразительность.

— Зачем ты его снял? — кричу, то есть пытаюсь крикнуть, но голос позорно срывается, дыхание перехватывает, а я валюсь обратно на подушки.